О трагических судьбах священников советского времени

О трагических судьбах священников советского времени

Протоиерей Вячеслав Харинов Источник

Протоиерей Вячеслав Харинов, создатель музея новомучеников:
– Хочу рассказать историю, связанную с одним из экспонатов нашего музея. Всюду, где я служил, я старался узнавать историю служивших до меня. И так уж получалось, везде я находил истории, заканчивающиеся тридцать седьмым годом, репрессиями в отношении духовенства.

Мне довелось реставрировать Успенский храм села Лезье–Сологубовка, где, естественно, я занялся поисками моих предшественников, изучением их судеб и нашел историю отца Александра Вишнякова, сына священнослужителя тоже нашего храма (Вишняковы, Лебедевы служили в нашем храме). Отцы передавали сыновьям приход, сыновья, выросшие в приходе, хорошо знали прихожан – для деревенского духовенства обычная история. Я нашел дочь моего предшественника отца Александра Вишнякова, нашел последнюю прихожанку отца Александра Веру Ивановну, она стала моей прихожанкой. И узнал историю о том, как отцу Александру уже где-то в тридцать втором году запретили служить в храме, последние годы он не служил. Крестил на дому, иногда причащал, совершал какие-то требы, молебны, но частным образом. А жил благодаря огороду, в маленьком домике, недалеко от церкви со своей семьей. 4 ноября 1937 года у домика остановился «воронок» из местного отделения милиции, и отца Александра увезли в неизвестном направлении. Буквально через пару дней, 7 ноября – в праздник – дочь Нина шла по парку во Мге (это 6 километров от деревни Лезье) и встретила мужика на подводе. Тот пристально посмотрел на нее и спросил: «А ты не поповская дочь?» «Поповская», – сказала она. «Ну, я твоего батьку встретил в милиции, меня за пьянку посадили. Встретил его в камере. Ты бы ему хоть кружку принесла и ложку, у него ж ничего нет… Принесла бы, ему пригодилось бы». Нина Александровна бегом побежала из Мги в Лезье, схватила все, что сказал этот мужчина (кружку, ложку, полотенце, самый минимум), и так же бегом 6 километров назад во Мгу в отделение милиции, где ей равнодушно сказали: «Да не надо твоему батьке ничего, он уже далеко отсюда. Иди домой, девочка». Уже впоследствии она узнала, что 14 декабря 1937 года ее отец был расстрелян. Система врала, ей сообщали какие-то глупости о том, что он где-то в лагерях скончался от естественных причин. Но потом все стало известно.

Нина Александровна вместе со своей семьей была репрессирована, их отправили в Сибирь – посадили на пароход, по Каме спустили неизвестно куда; потом высадили в тайге, и там, на лесоповале, они, собственно, еле-еле выжили. Страх перед машиной репрессии, перед гулаговской системой, НКВД у нее был всю жизнь. За два года до смерти она сообщила своим сыновьям, что они внуки репрессированного священника. Она молчала всю жизнь. Естественно, после обысков, после всех этих перипетий ничего не осталось от вещей отца Александра.

Мы искали фотографии в делах, с отцом Нестором Кумышом, тогда он еще был Владислав Кумыш (впоследствии принял монашество) – отец Нестор не нашел никаких фотографий. Из отца Александра выбили какие-то показания, он где-то подписи свои поставил, нет возможности его канонизировать. Но, по воспоминаниям, это был совершенно незлобивый, кроткий, очень улыбчивый, веселый и радушный человек, хорошо знавший музыку. У него был хороший хор. Именно там пела Вера Ивановна, моя прихожанка, когда была девочкой. Отец Александр ей явился во сне и сказал: «Вот, Верочка, я все передал ему!» – и показал на меня. Вера Ивановна была в полной уверенности, что дело отца Александра в полном порядке. Ни одного предмета не осталось. Естественно, ведь члены семей репрессированных все уничтожали. Любая фотография, любое письмо, вещь могли быть так или иначе вещественным доказательством в новом деле, в новом витке репрессий.
В 2003 году я восстанавливал Успенский храм, он был полностью руинирован, его разрушила война и время, да и безбожники постарались. И вот день освящения храма, открытие: у меня три епископа в гостях, огромное количество народа приехало из города. Большое событие, храм и приход оказались вовлеченными и в миротворческий процесс. Приехали гости из Германии, других стран. Дым коромыслом, что называется. И вдруг меня вызывают из алтаря после всех мероприятий. Я выхожу, меня ждет невысокая женщина, а я на амвоне (я сам не маленький), стою и смотрю на нее сверху вниз. И она мне говорит: «А Вы знаете, что до Вас здесь служил отец Александр Вишняков?» Господи, ну конечно, я знаю, потому что я искал его, узнал историю, нашел его дочь. Я говорю: «Да, конечно, я знаю!» – «А Вы знаете, что я его внучатая племянница?» Я отвечаю: «Вот этого я никак не мог предположить. Здравствуйте, я очень рад Вас видеть и познакомиться». – «А Вы знаете, что в нашей семье очень долго хранилась ряса отца Александра? И мы отдали ее в один ленинградский собор, но там сказали, что старая ряса никому не интересна, никому не нужна, и нам ее вернули. Держите, она теперь Ваша!» И она вытащила свернутую рясу, а для меня до сих пор загадка: я не могу понять, как ряса попала мне в руки. У меня было ощущение, что она поплыла в воздухе, потому что женщина невысокого роста и стояла низко, а я на амвоне. Это был какой-то момент потери сознания. Я очнулся только, когда ряса оказалась у меня в руках, и понял, что это благословение моего предшественника отца Александра. И я подумал, что если будет у меня когда-нибудь музей, посвященный новомученикам и тому поколению священнослужителей, которые выживали в исключительно сложных условиях советского времени, то я обязательно помещу в музей эту рясу – единственный предмет, оставшийся от священника. Вот эта ряса перед вами. Он ее износил, это, возможно, праздничная, пасхальная ряса, она необычная по цвету, наверное, была малиновая, сейчас выцвела. Износив ее, отец Александр обрезал рукава, чтобы не было видно, что ряса так изношена. И вот теперь она в нашем музее, это единственный предмет, который связывает меня с моим предшественником по служению в Успенском храме села Лезье-Сологубовка.

У креста на рясе своя история – и тоже очень интересная.

Пришел в гости мой хороший знакомый, пастор немецкой евангелической церкви, и, ознакомившись с экспозицией, с деятельностью музея, сказал: «У меня есть для Вас необычный экспонат». В следующий свой приезд он привез мне этот крест и сказал, что у него был учитель – католический священник и этому священнику пришлось принимать последнюю предсмертную исповедь русского православного священника, который буквально скончался у него на руках. Ему сказали, что умирает старый больной русский батюшка. Это было где-то в Германии. Не оказалось других православных священников, но священник захотел перед смертью исповедоваться и пригласил католического священника. А после смерти тот обнаружил у него на груди огромный верижный крест, который священник, видимо, носил как своеобразную веригу. Очень необычно для нательного креста, это не крест, который носят обычно на рясе. Это именно тяжелый верижный крест, который носят на груди. И католический священник снял этот крест себе на память об этом русском священнике, имя которого он нам не передал. А потом этот крест перешел его ученику – моему другу. И тот уже привез его.

Это своеобразная весточка и память о нашем безвестном батюшке, который скончался в иммиграции, в глубоком одиночестве, больной, оставленный всеми, в условиях, когда вроде бы и родина, и паства его забыли, но Господь знает его имя.

А мы стараемся не забывать ни одного из тех, кто принадлежал и принадлежит нашей церкви.

Источник:

http://tv-soyuz.ru/peredachi/hraniteli-pamyati38

Протоиерей Вячеслав Харинов Источник 29.02.2016