Борис Гребенщиков, "Огонёк" 87

Статьи по разной тематике собрала и подготовила Людмила Васильевна Иванова (07.12.1938 - 23.07.2015).

 

 

Перед тем как запеть, гость разложил на столе рядом со столовыми приборами музыкальные футлярчики и надел на шею металлический хомут-подставку для губной гармошки. Начал с «Деревни».
Ах, эта музыка деревни, оркестрованная в постпинкфлойдовской манере кваканьем ля¬гушек, ночными вздохами и потусторонней скрипкой Куссуля, где протяжные северные российские распевы переплетаются с кельт¬скими, это отнюдь не полуграмотная простуш¬ка стиля «а-ля рюсс», а новая загадка, в кото¬рой есть судьба, свобода, душа и свой язык — о чем ты, вечно вечная и новая природа?

 

«Я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле»,— поёт гость.

 

Я изучаю свойства растений и трав.
Я брошу в огонь душистый чебрец.
Дым подымается вверх. И значит, я прав.
Ночные переделкинские перелески и сирени прильнули к стёклам послушать про себя.

 

Если же станет темно, чтобы читать Тебе,—
Я открываю дверь, и там стоит ночь.

 

Голос Бориса Гребенщикова высокий, стран¬ный, с нереальным отсветом, будто белая ночь. Культура Северной Пальмиры стоит за ним.

 

Мы охвачены тою же самою Оробелою верностью тайне,
Как раскинувшийся панорамою Петербург за Невою бескрайней.
Когда он, закрыв веки, оборачивается к ок¬ну в профиль, его белокурые волосы, схвачен¬ные сзади тесёмкой, чтобы не мешали, походят на косу времен Павла I.
В отличие от «хард-рока» и «металлистов» автор бережен к слову, он следует не только школе ироников Заболоцкого и Хармса, но и волевому глаголу Гумилева.

 

Сквозь пластмассу и жесть
Иван Бодхидхарма склонен видеть деревья
Там, где мы склонны видеть столбы.
Видимо, ирония и пластический монтаж куль¬туры Заболоцкого в музыке времени. После того, как я сказал ему, что его ранние «иронизмы» напоминают «Столбцы» Заболоцкого, Борис кинулся читать Заболоцкого и был сам поражен близостью стиля. Оказывается, он знал Хармса, но Заболоцкого ранее не читал, а писал схоже — сейчас в «новой волне» поэ¬тов идет второе рождение взгляда Заболоцко¬го. В зрелищных весёлых хэппенингах, которые проводятся новым московским молодым клу¬бом поэзии сейчас, в сложном и гротесковом стиле стихов Искренко, Арабова, Кутика и дру¬гих его поэтов улавливается та же нота.
Гребенщикову 33 ныне. Принято считать это возрастом Христа и Ильи Муромца, возрастом душевных свершений. Он окончил факультет математики ЛГУ, работал программистом, под¬тверждая практикой тезу петербуржского поэ¬та, что надо верить больше математике, чем мистике. Его отличает тонкий профессиона¬лизм, артистизм, истинное знание классики. Еще студентом, оцепенев от «битлов», основал он ансамбль «Аквариум», пожалуй, самую не-коммерческую из наших рок-групп. Он популярен. Люди, не знающие его аудитории, представляют её сборищем нравственных уродов и истеричек. Между тем это серьезные знато¬ки. Ему, как сегодняшнему лидеру «кассетной культуры» (существует такой полуиронический термин), пишут тысячи — студенты, молодые солдаты и офицеры, таёжники. Музыка еди¬нит людей и народы.
Когда к нам заезжал Боб Дилан, мне не уда¬лось их свести, но, думаю, заокеанскому куми¬ру пришлись бы по душе русские распевы со-временного ленинградца. Зато с Алленом Гинс¬бергом они заинтересованно играли друг дру¬гу в наших деревянных стенах. А вчера ху¬дожник совершенно иного поколения, загоре¬лый и белый, как лунь, в алом галстуке, Альберто Моравиа, не понимая по-русски, но по¬нимая нечто высшее, что дают музыка и вре¬мя, отстукивал пальцами по столу ритм его но¬стальгической песни и с тоской всматривался в осеннее смеркающееся окно: «Я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле».
Сейчас общество «Италия—СССР» пригла¬сило «Аквариум» дать концерт в Риме в честь юбилея этого общества. Они хотят слышать новые наши ритмы, наших молодых.
«Всухую», под гитару и губгармошку, поёт он свою песню «Глаз», которая, конечно, теряет без оркестровки труб, но выигрывает в искрен¬ности:
На нашем месте должна быть звезда.
Ты чувствуешь сквозняк оттого,
что это место свободно.
Вслушиваясь в ночного гостя, ищущего свои пути, в его «Детей декабря» и «Небо», я пы¬таюсь понять загадочное ироничное племя, про которое столько ворчливо врали, видели в нём только варварство, отпихивали от культуры, на¬рекали эгоцентризмом и инфантилизмом. Но именно они, юные пожарники Чернобыля, без защитных скафандров шагнули в огонь, спасли Киев и нас с вами, именно они, аудитория Гребенщикова, двадцатилетние пограничники, вытащили десятки тонущих с «Нахимова». И наоборот: во время работы над поэмой «Ров» я изучал материалы преступления гро¬бокопателей, разрывавших захоронение 12 ты¬сяч наших людей, уничтоженных гитлеровским геноцидом. Они похищали у скелетов ценно¬сти. Хочу повторить, что среди этих преступ¬ных мужчин не было молодежи. И в читательских письмах, «откликах на отклики!», опубли¬кованных "Советской культурой», пришли особенно возмущенные и чистые письма молодых. Из Новосибирска пришли тетрадки взволно¬ванных школьных сочинений на эту тему. По¬верим им. Их сложному внутреннему миру. Пусть играют и слушают что хотят. Давайте добрее прислушиваться к их вкусам.
Музыка для них не только главное увлече¬ние, это средство общения в разрозненной жизни. Нынешние дети с ходу отличают группы «Зоопарк», «Браво», «Кино», «Роллинг- стоунз» и «Кокто твинз», так же как детство их прадедов отличало раскраску ирокезов от могикан по Фенимору Куперу и Майну Риду.
Происходит рождение некоего коллективно¬го музыкального сознания, миллионы магнито¬фонов страны сливаются в некую духовную индустрию, по кассетному селектору отклика¬ются миллионы душ. Это—явление. Или прав¬да, идет создание «рок-фольклора» молодого народа эпохи НТР?
Путь в Союз композиторов сложен и многолетен. Молодой музыке «новой волны» нуж¬но своё «вече», творческое объединение.
Освоенная массами современная музыкаль¬ная аппаратура ничуть не сложнее для детей компьютерного века, чем была для своего времени гармошка, изобретенная в прошлом веке.
В случае Гребенщикова эта новая стадия «устного народного творчества» сложна и тон¬ка по вкусу. Настоящий мастер всегда образован. Скажем, кажущаяся площадность Вы¬соцкого обманна — он читал и чтил Бальмон¬та, Цветаеву и современных мастеров. Новая музыкальная культура, пробиваясь с боем, противостоит как тугоухим консерваторам, так и разливанному морю механической поп-халтуры.
Не всем новое явление по вкусу. Есть вещи ещё недодуманные. Так и должно быть.
...Вдруг, окончив одну из песен, он негромко говорит, размышляя: сейчас нечто высшее со¬единяет музыкантов, поэтов, художников и нечто высшее объединяет разные поколе¬ния творцов, не противопоставляет их друг другу. Он имеет в виду общность духа.
Уходя, застенчиво ссутулясь, Борис дал мне свою прозаическую повесть, уходящую в глубь русских сказов и «нескладух».
Новое время работает на новые песни.
Гребенщиков написал более 200 песен. Из них составлено 10 тематических альбомов. В этом году фирма «Мелодия» выпускает наконец его первый диск. На худсовет он при¬шёл коротко стриженный, что не портило его, но давало его облику ветер и новизну.
На этом диске прозвучат последние записи скрипки Александра Куссуля. Жаль, что тот уже их не услышит.

 

 

 

46-86
Борис Гребенщиков, "Огонёк", 1987

Перед тем как запеть, гость разложил на столе рядом со столовыми приборами музыкальные футлярчики и надел на шею металлический хомут-подставку для губной гармошки. Начал с «Деревни».

Ах, эта музыка деревни, оркестрованная в постпинкфлойдовской манере кваканьем ля­гушек, ночными вздохами и потусторонней скрипкой Куссуля, где протяжные северные российские распевы переплетаются с кельт­скими, это отнюдь не полуграмотная простуш­ка стиля «а-ля рюсс», а новая загадка, в кото­рой есть судьба, свобода, душа и свой язык — о чем ты, вечно вечная и новая природа?

 

«Я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле»,— поёт гость.

 

Я изучаю свойства растений и трав.

Я брошу в огонь душистый чебрец.

Дым подымается вверх. И значит, я прав.

Ночные переделкинские перелески и сирени прильнули к стёклам послушать про себя.

 

 

Если же станет темно, чтобы читать Тебе,—

Я открываю дверь, и там стоит ночь.

 

Голос Бориса Гребенщикова высокий, стран­ный, с нереальным отсветом, будто белая ночь. Культура Северной Пальмиры стоит за ним.

 

Мы охвачены тою же самою Оробелою верностью тайне,

Как раскинувшийся панорамою Петербург за Невою бескрайней.

Когда он, закрыв веки, оборачивается к ок­ну в профиль, его белокурые волосы, схвачен­ные сзади тесёмкой, чтобы не мешали, походят на косу времен Павла I.
В отличие от «хард-рока» и «металлистов» автор бережен к слову, он следует не только школе ироников Заболоцкого и Хармса, но и волевому глаголу Гумилева.

 

Сквозь пластмассу и жесть
Иван Бодхидхарма склонен видеть деревья
Там, где мы склонны видеть столбы.

Видимо, ирония и пластический монтаж куль­туры Заболоцкого в музыке времени. После того, как я сказал ему, что его ранние «иронизмы» напоминают «Столбцы» Заболоцкого, Борис кинулся читать Заболоцкого и был сам поражен близостью стиля. Оказывается, он знал Хармса, но Заболоцкого ранее не читал, а писал схоже — сейчас в «новой волне» поэ­тов идет второе рождение взгляда Заболоцко­го. В зрелищных весёлых хэппенингах, которые проводятся новым московским молодым клу­бом поэзии сейчас, в сложном и гротесковом стиле стихов Искренко, Арабова, Кутика и дру­гих его поэтов улавливается та же нота.

Гребенщикову 33 ныне. Принято считать это возрастом Христа и Ильи Муромца, возрастом душевных свершений. Он окончил факультет математики ЛГУ, работал программистом, под­тверждая практикой тезу петербуржского поэ­та, что надо верить больше математике, чем мистике. Его отличает тонкий профессиона­лизм, артистизм, истинное знание классики. Еще студентом, оцепенев от «битлов», основал он ансамбль «Аквариум», пожалуй, самую не­коммерческую из наших рок-групп. Он популярен. Люди, не знающие его аудитории, представляют её сборищем нравственных уродов и истеричек. Между тем это серьезные знато­ки. Ему, как сегодняшнему лидеру «кассетной культуры» (существует такой полуиронический термин), пишут тысячи — студенты, молодые солдаты и офицеры, таёжники. Музыка еди­нит людей и народы.

Когда к нам заезжал Боб Дилан, мне не уда­лось их свести, но, думаю, заокеанскому куми­ру пришлись бы по душе русские распевы со­временного ленинградца. Зато с Алленом Гинс­бергом они заинтересованно играли друг дру­гу в наших деревянных стенах. А вчера ху­дожник совершенно иного поколения, загоре­лый и белый, как лунь, в алом галстуке, Альберто Моравиа, не понимая по-русски, но по­нимая нечто высшее, что дают музыка и вре­мя, отстукивал пальцами по столу ритм его но­стальгической песни и с тоской всматривался в осеннее смеркающееся окно: «Я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле».

Сейчас общество «Италия—СССР» пригла­сило «Аквариум» дать концерт в Риме в честь юбилея этого общества. Они хотят слышать новые наши ритмы, наших молодых.

«Всухую», под гитару и губгармошку, поёт он свою песню «Глаз», которая, конечно, теряет без оркестровки труб, но выигрывает в искрен­ности:

На нашем месте должна быть звезда.

Ты чувствуешь сквозняк оттого,

что это место свободно.

Вслушиваясь в ночного гостя, ищущего свои пути, в его «Детей декабря» и «Небо», я пы­таюсь понять загадочное ироничное племя, про которое столько ворчливо врали, видели в нём только варварство, отпихивали от культуры, на­рекали эгоцентризмом и инфантилизмом. Но именно они, юные пожарники Чернобыля, без защитных скафандров шагнули в огонь, спасли Киев и нас с вами, именно они, аудитория Гребенщикова, двадцатилетние пограничники, вытащили десятки тонущих с «Нахимова». И наоборот: во время работы над поэмой «Ров» я изучал материалы преступления гро­бокопателей, разрывавших захоронение 12 ты­сяч наших людей, уничтоженных гитлеровским геноцидом. Они похищали у скелетов ценно­сти. Хочу повторить, что среди этих преступ­ных мужчин не было молодежи. И в читательских письмах, «откликах на отклики!», опубли­кованных "Советской культурой», пришли особенно возмущенные и чистые письма молодых. Из Новосибирска пришли тетрадки взволно­ванных школьных сочинений на эту тему. По­верим им. Их сложному внутреннему миру. Пусть играют и слушают что хотят. Давайте добрее прислушиваться к их вкусам.

Музыка для них не только главное увлече­ние, это средство общения в разрозненной жизни. Нынешние дети с ходу отличают группы «Зоопарк», «Браво», «Кино», «Роллинг- стоунз» и «Кокто твинз», так же как детство их прадедов отличало раскраску ирокезов от могикан по Фенимору Куперу и Майну Риду.

Происходит рождение некоего коллективно­го музыкального сознания, миллионы магнито­фонов страны сливаются в некую духовную индустрию, по кассетному селектору отклика­ются миллионы душ. Это—явление. Или прав­да, идет создание «рок-фольклора» молодого народа эпохи НТР?

Путь в Союз композиторов сложен и многолетен. Молодой музыке «новой волны» нуж­но своё «вече», творческое объединение.

Освоенная массами современная музыкаль­ная аппаратура ничуть не сложнее для детей компьютерного века, чем была для своего времени гармошка, изобретенная в прошлом веке.

В случае Гребенщикова эта новая стадия «устного народного творчества» сложна и тон­ка по вкусу. Настоящий мастер всегда образован. Скажем, кажущаяся площадность Вы­соцкого обманна — он читал и чтил Бальмон­та, Цветаеву и современных мастеров. Новая музыкальная культура, пробиваясь с боем, противостоит как тугоухим консерваторам, так и разливанному морю механической поп-халтуры.

Не всем новое явление по вкусу. Есть вещи ещё недодуманные. Так и должно быть.

...Вдруг, окончив одну из песен, он негромко говорит, размышляя: сейчас нечто высшее со­единяет музыкантов, поэтов, художников и нечто высшее объединяет разные поколе­ния творцов, не противопоставляет их друг другу. Он имеет в виду общность духа.

Уходя, застенчиво ссутулясь, Борис дал мне свою прозаическую повесть, уходящую в глубь русских сказов и «нескладух».

Новое время работает на новые песни.

Гребенщиков написал более 200 песен. Из них составлено 10 тематических альбомов. В этом году фирма «Мелодия» выпускает наконец его первый диск. На худсовет он при­шёл коротко стриженный, что не портило его, но давало его облику ветер и новизну.

На этом диске прозвучат последние записи скрипки Александра Куссуля. Жаль, что тот уже их не услышит.

 

 

 

46-86

Борис Гребенщиков, "Огонёк", 1987