Cвященник Димитрий Симонов обратился к архимандриту Ианнуарию (Ивлиеву), профессору СПбПДА, известному богослову и большому любителю различных книг: от дохристианского Тертуллиана до современного Сорокина.
— Отец Ианнуарий, какую литературу, на Ваш взгляд, можно называть христианской?
— Смотря, что мы вкладываем в это понятие. Если говорить в широком плане, вся русская литература является составной частью нашей культуры, которая целиком базируется на христианстве. Поэтому практически вся наша литература выросла из христианских корней, как и наш язык — из библейских корней. Если же говорить в узком плане, то истинно христианской литературой является, прежде всего, Новый Завет и все, что непосредственно его касается. Кроме того существует ряд художественно-церковной или квазицерковной литературы. Например, Николай Лесков или, если говорить о католической литературе, Жорж Бернанос, или Майя Кучерская со своим циклом анекдотических рассказов «Современный патерик». Это все бытописательная литература на христианские темы.
У Лескова хорошо прочувствованные, очень добрые книги о жизни православного духовенства и мирян. Но как «воцерковленный» — понятие, не тождественное понятию «христианский», хотя и близкое, так и не тождественна настоящая христианская литература, то есть литература, которая содержит в себе какие-то христианские истины, которая призывает к вере в Бога через Иисуса Христа и наставляет человека в этой вере, таким вот книгам. То, что делает Лесков в его иронически мягкой манере по отношению к православному духовенству, характерно и для Бернаноса, пишущего в мягкой, но с трагическим оттенком манере о духовенстве католическом.
Хороший роман Грэма Грина «Сила и слава» — тоже очень мягкое, гуманное произведение о католическом священнике в страшную эпоху мексиканской революции. Но Вы же понимаете, что ни Лесков, ни Бернанос, ни Грэм Грин, ни уж тем более Майя Кучерская никогда не привлекут какое-то значительное количество людей к Евангелию Христову, потому что их книги — это просто реалистическое (либо иронически карикатурное, как у Майи Кучерской) описание церковной жизни.
— Думаете, через такую литературу люди к Христу не обратятся?
— Видите ли, Дух дышит, где хочет, и человек может прийти к Христу через березку или сосенку, или через рюмку вина. Через что угодно! Но специфически миссионерского значения такая литература не имеет. Она подобна реалистической живописи. Мы приходим в Русский музей, видим какие-то картины на церковные темы. Можем восхищаться ими, проникаться их психологизмом, получать эстетическое удовольствие или неудовольствие. Но миссионерской специфики у них, конечно, нет. С другой стороны, миссионерскую специфику могут иметь любые произведения искусства.
Одним из путей проникновения в человека ощущения присутствия Божиего является красота. Мы выходим на берег моря, видим прекрасные краски заката, по спине у нас бегут мурашки, и мы восклицаем: «Это божественно!» То же с литературой. Вы можете сколько угодно читать Лескова или Бернаноса и не почувствовать божественности. Но прочитаете в стихотворении у Пушкина: «Буря мглою небо кроет…», не имеющем никакого чисто внешнего отношения к Богу, и у Вас может появиться ощущение причастности к божеству. То есть сама по себе тематика творчества еще не является определяющим моментом для христианской миссии.
Обычно, когда говорят о христианской православной литературе, указывают на Достоевского. Да, конечно, эти книги написаны очевидно церковным человеком, в котором христианские мотивы занимают очень большое место. Но мне лично представляется самым ценным в его произведениях отнюдь не сугубо христианские мотивы, связанные с какими-то блаженными типа князя Мышкина или старцами («Братья Карамазовы»), а глубокие мысли, которые, скажем, выражены в «Записках из подполья». Причем высказываются они героем отрицательным, из подполья. Это мысли о свободе человеческой воли. Выше этого, по-моему, сказать невозможно, и это чисто евангельские мысли.
— Сегодня появляется множество рассказов из церковного быта. Это именно художественные произведения, не дневники, не воспоминания. Можно ли сказать, что они имеют к реальности обращения человека ко Христу примерно такое же отношение, как, например, романы Вальтера Скотта к реальному средневековью? Все-таки произведения Вальтера Скотта — это романтизм, от реального рыцарского быта в его книгах очень мало…
— Тут я с Вами полностью согласен.
— В таком случае может оказаться, что нарочитая церковность приводит к определенному эстетическому минимализму. Есть люди, которые любят читать про рыбалку, есть люди, которые любят детективы, а вот мы любим читать про Церковь, чтобы герои разделялись на верующих — неверующих, наших — не наших, батюшек — не батюшек…
— Действительно, такая литература бывает узконаправленной, идеологизированной, ограниченной в своей изобразительности. Но не будем ее строго судить. Если это произведение вдохновенное, оно будет вдохновлять людей. Например, далекий от Церкви композитор Бетховен говорил, что свою музыку он слышит с небес и все, что он пишет, он пишет под диктовку Бога. И действительно, хотя его произведения слишком чувственны, слишком романтичны, но они производят впечатление богоприсутствия в них. То же и в художественной литературе. Есть авторы, которые и церковны, и глубоко чувствуют сам дух Евангелия, и могут выразить его в своих произведениях. Например, поэт Ольга Седакова: чувствуется, что она очень любит Священное Писание — его букву и смысл — и в своей метафорической поэзии пытается этим поделиться. И есть множество примеров, когда авторы и не пытаются вложить христианскую тематику в свои произведения, но уже сама их отшлифованность, утонченность, красота ведет нас в ту же сторону. Насколько это творчество христианское, вопрос сложный.
— Есть и еще один аспект: литературе не следует переоценивать свою роль. Часто «православную литературу» критикуют за то, что она берет на себя воспитательную функцию.
— Да, они надуваются, как пузыри, все эти наши художественные творцы. Если говорить серьезно, с XIX века интеллигенция на место Церкви ставит Искусство с большой буквы. Особенно литература, которая подчас встает в такую величественно-пророческую позу, как у Толстого и того же Достоевского. Или возьмем Александра Солженицына — замечательного писателя. Но как нашему современнику воспринять его пророческую позу, когда он, как на трибуне, упрекает человечество во всевозможных грехах, поднимая к верху перст и восклицая: «Люди! Забыли Бога!». Когда мы читаем Евангелие и слышим подобное в речи Иоанна Крестителя, мы понимаем, какое мощное воздействие это могло оказать. Но я не могу сегодня представить себе молодого человека, который без скептической усмешки все бы это воспринял.
В XIX и XX веках искусство для интеллигенции заменяло Церковь, из искусства делался некий кумир. Да и сегодня так, посмотрите телевидение в его самой вульгарной ипостаси, со всеми этими «звездами на льду» и поп-певцами. Посмотрите более серьезную программу, например, на канале «Культура», везде вы почувствуете, что искусство как бы выступает в качестве нового Евангелия, от него ждут какого-то живого слова, которое наполнило бы жизнь людей смыслом. Не наполнит! У искусства совершенно иная задача. И тот факт, что интеллигенция сделала из писателей, художников, композиторов, артистов кумиров, требует некоторого иронического, саркастического отношения и развенчания. Вот, по-моему, некоторые ранние произведения современного автора Владимира Сорокина грубовато, но именно это и делали. Его книги изысканы с определенной точки зрения, в них — игра со словом, с метафорами, с цитатами, и вот так игриво он разрушает всяких кумиров, в том числе литературных.
— Подытожу: если литература перестает занимать нужное ей место (как любой перекос в этой жизни), могут получиться не самые добрые плоды.
— Всяк сверчок знай свой шесток…
— Отец Ианнуарий, если немножко вернуться, замечу: если даже произведение касается церковной тематики, то христианским его делает не герой — священник или какой-то другой христианин, а то, как поднимаются проблемы, что становится центром книги — человек с его внутренним миром, с его поиском, с его стремлением к небесам. И это делает литературу более христианской, чем внешние формы.
— Понимаете, ни Бога, ни воскресшего и вознесшегося Ииcуса Христа, ни тем более Духа Святого описать невозможно, потому что Бог неопределим, неизобразим. Нам дано знать только энергию Бога, его действие в нас и в этом мире, его присутствие (парусию), силу Христову. Это присутствие везде и всегда: в любви, красоте, радости, нравственной святости. Надо только уловить и прочувствовать.
Священное Писание Нового Завета — тоже литература. И евангелист Лука — блестящий литератор и историк, который тщательно изучил все, что было до него, отредактировал и на прекрасном художественном языке изложил в своем Евангелии. То же самое можно сказать о евангелисте Матфее, который не просто воспринял существовавшую до него традицию, но еще и организовал ее. Например, он собрал массу изречений Иисуса Христа в три главы, которые называются «Нагорная проповедь». Это боговдохновенная литература, при этом несущая на себе оттенки художественности.
Теперь вспомним, что является центром Евангелий, с чего они начинаются и чем заканчиваются. Это первые слова Христа, сказанные после Крещения: «Исполнилось время, и приблизилось Царство Божие. Покайтесь и веруйте в Евангелие». А если переводить точнее: «Исполнился срок и здесь уже Царствие Божие. Кайтесь и веруйте в это Евангелие». Там, где Христос (а для нас там, где Дух Святой), Царствие Божие. Несмотря на все трудности нашего пребывания в этом злом мире, мы живем в царстве кесаря и в то же время являемся гражданами Царства Божия.
Но вот где та современная литература, которая показала бы мне радость Царствия Божия здесь и сейчас? Когда я читаю в Евангелиях: «Исполнилось время и здесь уже Царство Божие. Веруйте в это и вы будете счастливы и блаженны», — я сразу с радостью отдаю себя этому. Покажите мне что-нибудь в современной литературе, что я прочитал бы и почувствовал «здесь уже Царствие Божие».
— Действительно, если литература дерзает называться христианской, она должна возвещать Царство, пришедшее в силе. Если она не возвещает, тогда это просто литература. А уж о ее качестве надо судить литературоведам. Знаете, Вы для меня сейчас очень большое открытие сделали!
— При этом мы не должны забывать еще один момент, о котором говорит апостол Павел: «Сила моя в немощи совершается». Ведь мы живем в мире страданий, которые испытываем постоянно «на собственной шкуре». Прочувствовать Царство сквозь эти страдания, даже благодаря им, — это тоже великая задача, которая, не знаю, доступна ли современному писателю…
Подготовили Мария Сорокина, Анна Ершова
Вода живая, номер 10, 2010
Пётр и Патрик,
08/02/2011
"У нас есть свобода, но не осталось времени" Dolores ORiordan 